Время стирает не все

В этом голодном и бесприютном 1993-м году, когда мне, доктору физ-мат наук и профессору чтобы выжить и прокормить семью, приходилось подрабатывать на разгрузке вагонов на станции Новосибирск-Южный, международная конференция по конверсионным технологиям, проводимая на борту теплохода, казалась просто сказочной отдушиной в серой и беспросветной жизни. Мы плыли из Перми по Каме, а затем по Волге до Москвы целых десять дней. Блестящие лозунги первых лет перестройки давно пожухли и обнажили ту простую суть, что с духовной свободой стало полегче, но страна и народ в целом в одночасье стали нищими и голодными.

С погодой нам явно повезло, пятый день подряд на небе – ни облачка. Июльское солнышко щедро поливало своими лучами березовые рощи и сказочные лужайки, проносящиеся мимо по обоим берегам Волги. Наш теплоход «Владимир Маяковский» неторопливо поднимался вверх по течению. Теплая погода эта имела и свои мелкие недостатки. Конференц-зал занимал половину верхней палубы, и стенки его часам к десяти становились уже горячими, а через раскрытые окна потоки воздуха несли вовсе не желанную прохладу, а тот же зной, от которого спрятаться можно было только на нижних палубах. Вести заседания в такой обстановке было практически невозможно, поэтому слушатели после каждых двух-трех докладов выходили на вторую, открытую часть палубы, которая представляла собой солярий. Скинув рубашки они блаженно растягивались на шезлонгах и, подремав часик, снова возвращались к докладам. Некоторые же просто загорали до обеда, справедливо решив, что с нужными докладчиками можно будет переговорить и вечерком за бокалом вина в судовом ресторане.

Иностранцы в большинстве своем приехали с женами. Сами они были людьми более обязательными, чем их русские коллеги, а вот жены их отдыхали по полной программе. Впрочем, после обеда заседаний уже не устраивали. Теплоход причаливал к какой-либо пристани, благо маршрут наш протекал по Золотому кольцу России. Далее предстояла культурная программа, включающая посещение местных достопримечательностей: осмотр памятников, музеев, исторических зданий. У причалов всегда кучковались местные художники, которые продавали свои картины только за доллары иностранным туристам. Сейчас был как раз самый разгар сезона. Тут же бабульки торговали семечками, солеными огурчиками, вишнями и другой нехитрой снедью.

Сегодня наш теплоход причалил к довольно безлюдному причалу. В полутора километрах виднелась деревенька из трех десятков домов, а в трехстах метрах от пристани высились старинные стены какого-то монастыря. Их угрюмый вид наводил на мысли о заснувшей истории, за много столетий уставшей от постоянной людской суеты и неугомонности. Нам объявили, что предстоит экскурсия в женский монастырь, а кто не желает, может просто купаться у бережка. Мы с Любой решили, что искупаться можно будет и после экскурсии. Желающих постетить монастырь оказалось немного, всего десятка два.

Экскурсовод предупредила, что монастырь этот весьма древний, многое повидал, пережил и татарское нашествие. Монахи отсиделись за высокими толстыми стенами, а кочевники решили, что не стоит тратить время на его осаду, когда в окрестных городах так много добра. Так что все обошлось тогда без большой крови и безобразий. Тем не менее в настоящее время монастырь находится в плачевном состоянии. Долгие годы он совсем пустовал, строения разрушались, пашни были заброшены и поросли лебедой. Лишь пять лет назад советская власть решила отдать эти места под женский монастырь. За это время удалось восстановить лишь малую церковь да здание с кельями монахинь. Монахини днем работают главным образом в поле, добывая себе пропитание, а все остальное время проводят в молитвах. Именно это дневное время и отведено для посещений туристами, что дает монахиням небольшой дополнительный доход. Денег на востановительные работы епархия выделяет мало, поэтому все идет крайне медленно. Строительные рабочие к шести часам должны покинуть пределы монастыря, как и туристы, поэтому монахини практически не пересекаются с мирскими людьми.

Тем временем мы вошли на территорию монастыря через резные дубовые ворота, окованные тяжелыми железными полосами. Взору открылось обширное пространство площадью триста на двести метров. Печать тления и разрухи тронула все строения на этой территории. В центре когда-то располагался огромный храм со множеством пристроек явно хозяйственного назначения. Сейчас же вместо купола зияла обширная дыра с неровными краями, обнажавшими вековую кладку, пережившую когда-то Мамая. Лишь два крохотных строения рядом с главными воротами оставляли впечатление живых зданий. Церквушка была совсем крохотная, однако с тремя куполами, покрашенными бронзовой краской.

Молодая монахиня, не поднимавшая взора от земли, приветствовала нас тихим голосом. Она повела нас к зданию главного храма. Внутри помещение было очищено от мусора, но многие стены оставались покрытыми глубокими трещинами.

– После Гражданской войны в монастыре стоял кавалерийский полк, – сказала она. – Это помещение было самым просторным, поэтому военные отвели его под зал политзанятий, а по вечерам здесь показывали фильмы и агитационные спектакли. Алтарь уничтожили полностью, а на его месте укрепили полотно киноэкрана. Центральная колонна, подпиравшая купол, затеняла часть экрана, поэтому ее и снесли. Вот только не догадались, что без колонны тяжелый купол не устоит. Так и случилось. Купол обрушился через год, потому что раствор раньше замешивали на яичных желтках. Нынешний-то раствор и пару дней не выдержал бы такой тяжести.

Затем мы прошли в другое помещение с длинным сводчатым потолком. –Здесь раньше была монастырская трапезная,- продолжала наша молодая монашка,- а кавалеристы переделали ее под конюшню. Стены в древности расписывали знаменитые на Руси матера-иконописцы. Древние росписи, видимо, мешали правильному воспитанию молодых солдат, поэтому их приказали закрасить. Мы сначала горевали: это сколько же нужно денег и времени, чтобы современные мастера восстановили ту красоту, к которой страшно даже прикоснуться. Но мастера, приехавшие для осмотра сказали нам, что положение не такое уж безнадежное. Дело в том, что старые мастера свои краски тоже на меду да на яичных желтках делали, так что все это неплохо сохранилось. А вот краска, которой закрашивали росписи, против старой никуда не годится. Сами видите, как она обшелушивается. Так что если немного еще подождать, новая краска сама облетит.

Я стоял и не мог оторваться от картины, открывавшейся взору. Бравые кавалеристы использовали ядовито-зеленую краску, которой впору красить только танки. За шесть десятков лет краска эта стала сворачиваться струпьями, как будто обнажая язвы, образовавшиеся от прикосновения сатанинских рук. Местами эти струпья опали и из под них виднелись фрагменты старинных росписей, сохранивших чистоту и ясность рисунка. Прямо передо мной открывался лик Спаса с золотым сиянием вокруг печального лица. Казалось, он смотрел и на меня с укором: «Вы-то как допустили такое!»

Я пытался представить себе того молодого девятнадцатилетнего парня от станка или пашни, севшего в седло вороного коня, когда революционный вихрь сломал все стенки и устои прежней жизни. Что чувствовал он, когда макал огромный бесформенный квач в ведро с зеленой краской? Что думал он, когда мазал этим квачом по золотым ликам, по бесценной красоте небесных ангелов, по страдающему лицу Божьей матери? Вспомнил ли он о своей матери в ту минуту? Что бы она сказала, застав своего сына за такой «работой»? – Как руки твои, сынок, поднялись на такое скотство? Как ноги твои продолжают носить тебя по обесчещенной этой земле?

И тут мне в голову пришли совсем неожиданные мысли. А что если парнишка этот, выполняя приказ сердитого комиссара, подумал: «Может, лучше в самом деле закрасить эти жгущие душу картины такой вот унылой краской, а то ведь, неровен час, комиссары с пьяну или по злобе начнут полосовать всех святых шашками, тогда уже точно не восстановишь. А так, что им сделается этим ликам? Прежние-то мастера знали, как делать работу на совесть, на века. Так что моя краска не то, что не повредит, а сохранит все это до времени. А там, глядишь, образуется все, встанет на свои места. Если есть в этом всем великая правда, то не должна она сгинуть так легко».

Очнулся я от дум своих, когда жена тронула меня за рукав. Экскурсанты давно уже ушли из бывшей трапезной. Мы оставались одни. Только наша молодая монахиня поджидала нас на выходе, но ни словом не поторопила она нас. Может быть, и у нее самой рождались подобные мысли, когда она смотрела, как из-под плесени и пожухлых пузырей зеленой краски глядят на нее спокойные и мудрые глаза Спаса, повидавшего здесь не только пьяный и кровавый угар революции, но и дикие орды Мамая, и смутное время лже-царей, коварство и злобу мелких князьков, спесь бояр, стрелецкие бунты и окровавленные плахи, завершающие их.